Катерина Мурашова о том, как подросток, который выводит из себя не только домашних, но и одноклассников, может довольно быстро стать воспитанным и вежливым.
Женщина пришла жаловаться — это было видно с первого взгляда. Я приготовилась слушать.
— Моему сыну врачи ставят синдром Аспергера, — замолчала, смотрит выжидательно. Хочет увериться, что я знаю, что это такое?
— Да, да, — с готовностью киваю я. — Модный диагноз, его сейчас охотно ставят.
— Но у него и правда нарушения.
— Вот и расскажите о них — конкретно и подробно. Начните с того момента, когда вы — именно вы, а не врач — заподозрили, что с ребенком не все в порядке.
— Он рисовал схемы метро и еще какого-то фантастического подземного мира, в котором жили такие огромные червяки и одновременно как бы поезда. Если в них сесть, то иногда можно было и доехать куда-то, а иногда перевариться, ну как в желудке или в кишке — понимаете? Ему тогда было три или четыре года...
— Необыкновенно мило, — поежилась я, живо представив себе этот подземный мир и его жителей.
— Я уже тогда обращалась. Но психолог сказал, что это совершенно нормально и даже хорошо, потому что у ребенка такая богатая фантазия. Но это были еще цветочки, не поверите, но теперь я тех червяков вспоминаю почти с ностальгией. Потому что они были хотя и ужасные, но все-таки живые и транспорт.
Я испытующе взглянула на женщину. С ней-то с самой все в порядке? И что же у нас теперь в виде «ягодок» у ее ребенка? Зомби?
— Сколько лет вашему сыну?
— Тринадцать.
— Он учится в обычной школе?
— Он учится в лицее, но родители уже два раза писали коллективное письмо — один раз классному руководителю, а второй раз директору, чтобы его из класса и из лицея убрали.
— С успеваемостью, насколько я понимаю, у него все в порядке?
— Не совсем. Есть предметы, которые он считает нужными, по ним он успевает отлично, и у учителей к нему никаких претензий. Что же касается «ненужных» предметов...
— Какие же предметы ваш сын считает ненужными?
— Из основных — русский язык и литературу. При этом он сам много читает, правда, в основном не художественную литературу, но прямо на уроке может заявить: изучать, что сказал писатель в своем произведении по мнению каких-то других людей, — это идиотизм, потому что каждый может прочитать и составить свое мнение, а дополнительные сведения о писателе и произведении, если понадобится, всегда можно найти в интернете.
— Держать свое мнение при себе он не способен?
— Абсолютно верно. И в этом одна из основных проблем.
— А другие основные проблемы?
— Его увлечение. Это основное. К особым мнениям в их лицее относятся довольно лояльно. Но вот с этим не могу смириться даже я сама. И именно об этом писали директору родители.
— И чем же он у вас увлекается? — с любопытством спросила я, мысленно поставив на зомби — воскрешение мертвецов и использование их в народном хозяйстве.
— Оружием.
Я испытала разочарование.
— Многие мальчики увлекаются оружием...
— Тут важен количественный и качественный аспект. Он уже несколько лет просто не говорит и, кажется, даже редко думает о чем-то другом.
— Как давно?
— Когда он пошел в первый класс, это уже было. Он тогда разрабатывал какой-то танк-амфибию для войны в тундре. Кажется, он должен был плавить вечную мерзлоту ядерным зарядом, топить в образовавшейся грязи окружающую технику противника, а потом, когда они все увязнут, уничтожать их из инфракрасной пушки, которая все вокруг вскипятит, и все там сварятся.
Я почувствовала, что не так уж хочу познакомиться с этим мальчиком и, более того, уже отчасти понимаю родителей его одноклассников и их эпистолярную активность.
— Он делился своими изысканиями с окружающими?
— Практически непрерывно. У него очень высокий интеллект, и он может связать с этой темой практически все, что встречается ему на пути и в процессе обучения в школе. Некоторых детей это сначала забавляет, но потом утомляются все без исключения. Я сама начинаю орать: «Заткнись уже!!!» — минут через пять-десять, муж затыкает уши наушниками, моя мама просто старается к нам не приезжать.
— Вы говорите: высокий интеллект. Он сам понимает, что раздражает окружающих?
— Не то чтобы именно на уровне понимания, но он, конечно, знает об этом. Но ничего не может с собой поделать. Психиатры велели нам его отвлекать — и чего мы только не перепробовали! Все без толку, он даже в кружке керамики лепил боевых роботов и срывал занятия, устраивая сражения между ними. Причем в том кружке было 16 девочек и всего два мальчика. И даже девочки в какой-то момент шли у него на поводу! Сейчас он вообще от всего отказывается, говорит: времени мало, надо сосредоточиться на главном.
— Знаете, что самое обидное? — посетовала я. — Буквально каждый день ко мне приходят родители и жалуются, что у их детей нет никаких увлечений и они ни на чем не могут сосредоточиться...
— Мне бы их проблемы... — вздохнула женщина.
— Наверное, мне все-таки надо поговорить с вашим сыном, — вздохнула я.
***
Мальчика звали Андреем.
Складный, с хорошей дикцией, в глаза смотреть избегает.
— Мама сказала, вы психолог и писатель, я должен с вами поговорить. Мне это кажется бессмысленным, но я подчинился.
— Увы, тут мы с тобой в одной позиции.
— В каком смысле? — удивился Андрей.
— Ты не хочешь говорить со мной, я с тобой, и нас обоих фактически заставила твоя мама.
— Да, это смешно, — без улыбки согласился Андрей.
— Тебе нравится раздражать людей или тебе это безразлично?
— Мне не нравится раздражать людей! — отрезал Андрей, голосом выделив частицу «не». — Просто я не умею и не хочу болтать о пустяках, как все у нас в классе и дома. Вам же покажется естественным, если физики говорят о физике, а земледельцы — о погоде и урожае? Почему же я не прав?
— Физики и земледельцы... А себя-то ты кем считаешь?
— После школы я планирую поступать в военно-механический институт и посвятить свою жизнь разработке и внедрению новых видов оружия. Сейчас у меня подготовительный период, и я фиксирую все свои идеи. Пока мозги еще свежие и не связаны рамками, можно придумать много принципиально нового, а конкретные технические решения подобрать потом, когда я буду более образован по специальности.
— Какие странные, пусть даже и свежие мозги, — задумчиво сказала я. — Ты с раннего детства собираешься служить идее убийства...
— Я собираюсь служить своей стране и своему народу! — рявкнул Андрей, и я буквально подскочила в кресле.
— Весь мир стремится к миру, а ты считаешь милитаризацию страны хорошей идеей, достойной служения?!
— Да у нас просто не останется другого выхода! Неужели вы не понимаете?! Мама сказала, что ваши книжки люди читают, значит, должен быть интеллект выше среднего и сложить два и два...
— Какие два и два я должна сложить?
— Что у нас сейчас происходит с климатом?
Я почувствовала, что парень владеет методом сократовского диалога, но решила пока пойти у него на поводу.
— Глобальное потепление?
— Да. Кому оно выгодно?
— Никому.
— А если подумать? Вы карту мира себе представляете?
— Представляю неплохо. И что с того?
— Европу затопит, и она треснет от иммигрантов, Африка и Средняя Азия еще высохнут и станут окончательно непригодны для житья, Штаты будут трепать ураганы, шторма, торнадо и прочее. Китай, Индия, Пакистан перенаселены уже сейчас. А мы?
— Что мы? Нам перенаселение, кажется, в ближайшее время не грозит.
— Вот именно! Плюс, когда все растает, у нас образуются огромные почти пустые земли, с реками и лесами, где уже не будет холодно и можно будет жить, заниматься земледелием и всяким таким. И что сделают все остальные?
— Будут нам завидовать?
— Они на нас нападут! Не потому что они плохие и хотят войны, а просто потому что им к тому времени жрать нечего будет! Штаты сожрут Канаду, а все остальные — к нам. А мы к этому времени должны быть готовы и вооружены до зубов, потому что народу у нас мало и, значит, нужно очень совершенное оружие, и ядерная бомба тут не годится, потому что она все только портит, а надо же, чтобы земля чистой оставалась...
Я слушала в некотором ошеломлении.
— Разумеется, там, — Андрей указал на потолок. — Все это понимают. И готовятся, конечно, наверняка у России есть такая секретная доктрина, но это, конечно, военная тайна, и вот я и хочу сразу, прямо с колес в ней работать, чтобы потом мы все свое смогли отстоять...
— Поразительно! — сказала я, обдумывая только что пришедшую в голову мысль. — Но мне кажется, в своей повседневности ты не учел одну вещь. Просто потому что родился уже в демократическое время.
— Какую это? — подозрительно спросил Андрей.
— Болтун — находка для шпиона, — процитировала я старый плакат. — Если ты собираешься провести свою жизнь в военной тайне и тренируешь свою военно-техническую креативность, то какого же черта ты треплешься обо всем этом направо-налево и когда, собственно, собираешься перестраиваться? Тебе уже скоро паспорт получать, а ты готов все секреты родины в любой момент выболтать! А между прочим, там, — я указала куда-то за окно, — тоже не дураки сидят! И тем, что у нас здесь и сейчас, очень даже интересуются!
— Так... — Андрей явно задумался. — Но я не понял, что вы предлагаете.
— Маскировку, разумеется. Ты по-прежнему готовишься к исполнению своей миссии, но никто из посторонних не должен об этом знать. Ради сохранения военной тайны тебе придется научиться говорить о пустяках. Это сложно, я понимаю...
— Да подумаешь...
— Сначала научись, а потом рукой маши! Тренироваться будешь в семье и в классе...
***
— Слушайте, вот я не знаю, что вы ему сказали, но стало лучше! Намного лучше! — мать Андрея широко улыбалась и выглядела моложе, чем в нашу прошлую встречу. — И учителя отмечают, да мы и дома видим — он позавчера с бабушкой разговаривал о ее детстве и засолке огурцов. Она прямо чуть со стула не падала от удивления. Может, поделитесь с нами секретом на всякий случай?
— Не могу, — покачала головой я.
— Медицинская этика?
— Нет. Военная тайна.